Совок ломается.

Хватаю со стола бухгалтера калькулятор. Калькулятор управляется со снегом получше. Пять-десять минут, и вот уже пованивающее хлоркой ведро высовывается на улицу, и мой рукав в J.Lindeberg в этом ведре, в стеклянном сцепившемся снегу, и я в центре сугроба красным ведром откапываю себе путь — на остров Одайбу, где машины ездят без человечьей помощи, в клуб Exit, куда спускаться пять лестничных пролетов через накачавшиеся лилипутские тела, на кладбище Уено, по которому, как по городу мертвых, ездят велосипедисты. Золотой и Серебряный павильоны находятся в разных местах, и вообще они в Киото, конечно. Но в моей голове они торчат вместе, с двух сторон одного пруда, и в пруду устроен онсен, пахнет горячими ессентуками и плавают нарезанные ломтиками на сашими императорские карпы.

Дверь открыта. Кутикулы в кровь. Летим в Токио, без изменений.

***

— А это наш главный русский артист, — бережно, как сверток с младенцем, Сергей передает Хироси-сану CD-болванку.

На болванке написано «Максим».

Хироси-сан, менеджер японского EMI, так же бережно, двумя руками (что они вообще делают одной рукой? Харакири?) принимает диск и отправляет его в умопомрачительного дизайна плоский черный проигрыватель.

Диск — ни бум-бум. Тишина.

Хироси-сан вынимает диск, крутит в руках и нежно отправляет назад.

Тишина. Молчаливый певец Максим. Хироси-сан краснеет. Болванка пуста.

—  ОК, мы пришлем вам по почте. — Сергей невозмутим. Ему глубоко наплевать. Сотрудничество между японским и российским отделениями лейбла-мейджора началось исключительно ради того, чтобы нам поставили японскую бизнес-визу. Туристическую дают в посольстве — только если ехать с турагентством. А мы, клиенты Хараджуку, скорее выпрыгнем с балкона, чем поедем отдыхать с турагентством. Тем более с русским.

За это и слушаем: час послушать японских коллег — труд не велик.

—  У Хиромицу Агацума — очень успешный альбом. У Томоясу Хотей — успешный альбом. Тоже успешный альбом — у Элефант Кашимаши. Альбом Нориюки Маки-хара — очень успешный.