Новое отношение к удовольствию стало следствием этих новых веяний и социальных экспериментов, создавших пространство, в котором люди могли разделить удовольствие. Менялась музыка, менялись наркотики, формы клаббинга сменяли друг друга, вечеринка продолжалась. Сфера яркого чувственно-социального опыта стала демократичней, освободившись от безраздельного владения богатых и знаменитых, охранявших ее как свое исключительное социальное сокровище, прикрываясь вуалью лицемерия, когда одна рука с пренебрежением отмахивается, а вторая жадно хватает. Когда-то клубы были царством аристократии, местом вычурных королевских вечеринок, тонких интриг, вотчиной богатых развратников и епископов-извращенцев, надежно укрывавшихся от взгляда общественности, контролировавшего остальное население. Власть и богатство сделали этих людей невидимыми, позволив им испытывать те плотские, телесные и, по всеобщему признанию, аморальные удовольствия, которые они отняли у бедных.

Люди начали больше вкладывать в удовольствие, в том числе денег, времени и души. Люди отказались от викторианской фригидности и морального лицемерия, отнимавших у них удовольствие. Шило выпало из мешка: удовольствие оказалось вовсе не аморальным, напротив, в нем был смысл, оно внесло что-то новое в жизни людей, оно оживило их, разрушив социальные и телесные ограничения, упорядочивавшие их повседневную жизнь. Люди переживали новые эмоции, открывали новые способы общения, они поняли, что тело может испытать такие ощущения, которых они даже представить себе не могли. Эти чувственно-социальные эксперименты не всегда заканчивались хорошо: в процессе изучения индивидуальной и социальной природы удовольствия люди подсаживались на наркотики, совершали ошибки, рушили свои жизни. Медицинские, юридические и государственные учреждения не пытались помочь — от них можно было добиться только нравственного осуждения и обвинений в иррациональности, они хотели, чтобы тело вновь надело кандалы, которые однажды сбросило.