У Хомяка обнаружились принты с суицидальными кокотками, бандитскими пушками, крайслерами и кадиллаками — ностальгический серф-нуар, какому порадовался бы Гитаркин. Не для нас готовил: в Берлине Хомяку заказали проект клуба, Хомяк наваял, отпечатал — клуб, естественно, не открылся и не заплатил. Мы ему — кстати.

А принты — на удивление кстати туалетам. Судя по хомяковским файлам — то, что доктор прописал.

Дело за малым — довезти принты, дурацкие оранжевые и элегантные синие с тремя лилиями обои, старинные люстры, поддельные бриллиантовые подвески, ведра золотой краски, настоящей, не китайско-песочного оттенка, — из Берлина. Таджики и финансирование — за нами.

В Москве Хомяк не ориентируется, и здесь ему за раритетами охотиться — только время терять. Зато в Москве ориентируется корейский прораб. Он, когда берлинские цены на обои в смете увидел, заявил, что дело не его, конечно, но за эти деньги здесь можно купить только несколько метров белорусской туалетной бумаги. Не бывает, мол, таких цен. Цену на старинную люстру мы прорабу и подавно не показывали: в Москве это либо очевидный до банального предмет роскоши, либо китайские вариации на тему. Но мы-то с Хомяком понимаем, что на Фломаркте с утра пораньше она будет наша: старая, потертая, Аденауэра помнящая, — если не терять время и не пить пиво в Пренцлауэрберге. Молча переглядываемся. Говорит за всех, как обычно, Игорь — как босс, и босс решительный.

—  Ну, значит, соберетесь сейчас и полетите вместе назад в Берлин.

—  У тебя виза в порядке? — это мне.

—  В поезд это все влезет? — это Хомяку.

—  Еще как. — При мысли о контрабанде у Хомяка просыпается неподдельный задор и тараторит он еще быстрее: — Мы в старые газеты и в тряпки, что сможем, замотаем, ну таможенникам надо будет на въезде и на выезде спасибо сказать, я уточню, почем сейчас спасибо-то. Но это точно не проблема, не проблема никогда. — От однодневного посещения Москвы он слегка осоловел.