Да здравствует Театр Гоголя! Вишняков перерыл к вечеринке закрома декораторского цеха — выудил оттуда золоченые диваны, серебристые гардины и еще килотонну блестящих объектов. Юлин рекорд на вечеринке с Йохансоном побит.

На пороге — Соня. Оценивает ситуацию, хохочет, комически разводит руками: «Не была гей-дивой — ну, попробуем!» Отправляется за вертушки: мы договорились с Вишняковым, что играть сегодня будет она, чтобы не скатиться в ремиксы на Мадонну.

Лестница усыпана золотыми пайетками, дорогие ботинки топчут ее, снизу-вверх, сверху-вниз: там, похоже, как-то разобрались с круизингом. На барной стойке — веер чаевых, бармены над стойкой — летают, и больше бесед о толерантности с ними не потребуется никогда.

Когда Юля Юденич услышала о гей-вечеринке, она пришла в ужас. Заявила, что это аморально и безнравственно. Арт-директор «Шестнадцати тонн» Павел Камакин хмыкнул и сказал, что зайдет с бейсбольной битой. Модный журнал, ясно, пришел в восторг.

Меж тем без старших братьев этих башмаков — Юля, Камакин и модный журнал сидели бы без ремесла. С американских гей-клубов, как известно, началась музыка хаус, и напрасно английские клабберы кричали: «Выключите эту музыку для пидоров!» Чувство вечеринки здесь — в крови, каждое party — как последнее, и не только ради барной выручки стоило в эту авантюру ввязаться.

—  Умоляю, проверь гримерку, — набрасывается на меня Вишняков. — Сейчас приедет Максим!

Зову Иру. Ира от неожиданности перестала плакать и завороженно следит за происходящим. Идем в гримерку — порядок, чистота, цветы на столе, за столом какой-то музыкант рассказывает анекдот рыжей подруге, та смеется. Ждем мифическую Максим.

—  Когда артистка приедет? — просовываю голову.

—  Она задерживается, всегда задерживается, — сетует рыжеволосая. — А вообще-то это я!

Сейчас наконец узнаю, что за чудо-продукт мы впаривали японскому EMI.

***

Менеджеры в ужасе.