***

Маша Макарова любит парики. Я поэтому не всегда ее узнаю — да и не нужен я ей, чтобы просто так зайти в клуб.

Маша живет в соседнем с Курским доме — два окна рядом с зеленым граффити выходят на железнодорожные пути.

Когда сто миллионов лет назад она запустила макабри-ческую «Без тебя», мой мир, по закадровому тексту к «Властелину колец», — мир изменился. Когда вышел первый альбом, я заслушал его до дыр. Когда Найк Борзов звонил с репетиции в «Олимпийском» и делился: Машина группа распадается в эти минуты, — мы с коллегами держали пальцы крестом, и держали, очевидно, плохо. Когда Олег Нестеров с грустью рассказывал, как Маша, приглашенная Ниной Хаген выступать перед Ниной Хаген, не пошла в посольство за визой, он добавлял: шел снег. В снег ехать за визой не с руки.

В моем анамнезе ничего не изменилось бы, не возникни в нем, скажем, певицы Земфиры, которая не сказала мне ничего нового за пять помпезных альбомов, — но без этого термоядерного плача Ярославны, на который способна Маша Макарова, я по-другому слышал бы сейчас музыку на русском языке. Я упираюсь каждый раз, когда «Машу и медведей» пытаются вычеркнуть из расписания, я знаю все про сборы и коммерческую прибыль, точнее, ее отсутствие. Знаю, что, когда бог целует в макушку, практической сметки он не дает и банковский счет не пополняет.

Сметка — каждому своя.

Как-то за полночь в «Китайском летчике» мы сидели с Юкими Нагано, вокалисткой Коор и Хосе Гонзалеса. Был сборный концерт, на сцену выпорхнула Пелагея, хихикнула, прощебетала а капелла «Рождественскую», схватила бокал и вернулась за свой столик.

— Oh, my! — только и сказала Юкими. — Почему она не едет в Европу?

Поля подсела к нам, была мила, смеялась на хорошем английском — и тщетно потом я пересылал ей запросы от европейских фестивалей, падавшие с легкой руки друзей Юкими, — Пелагея слушала маму, играла Кремль, юбилей Ельцина, театры и чуть-чуть клуб «Икра»: ей было не до того.